Игорь Дудинский об Индии в творчестве художника Андрея Карпова
«Любое путешествие заканчивается в Индии», — говорит московский художник Андрей Карпов. Он немало поколесил по белу свету, поэтому к его словам стоит прислушаться. Ведь каждый раз, отправляясь в дорогу, любой человек с творческим воображением держит в уме какую-то цель, мечту, к которой он хочет прикоснуться и тем самым обогатить свои знания об окружающем мире. Такой заветной мечтой, вместившей в себя представления русского человека о чудесной стране, в которой находится вход в некое Зазеркалье, царство духа или сферу просветления, всегда была и остается Индия.
Любовь художника Андрея Карпова к древнейшей цивилизации своими истоками уходит в глубины генетической памяти. Начиная со времен царя Гороха люди, побывавшие в далеких и таинственных землях, рассказывали, что время там течет совсем не так, как у нас. Там все другое — природа, животные, растения, люди, их одежда, танцы, ритуалы, образ жизни, вера, молитвы, боги. И вместе с тем всех путешественников поражало необыкновенное сходство далекой страны с раем, где начинается новая земля и новое небо, а люди обретают новые тела. Увиденное сравнивали с описаниями и пророчествами святых о всеобщем воскресении из мертвых и обнаруживали поразительное сходство. Именно индийская экзотика с ее затейливой мифологией — так разительно контрастирующая с окружающей повседневностью, давала повод для самых причудливых фантазий о волшебных территориях, оказавшись в которых, можно почувствовать себя в ином измерении.
Еще вначале своего творческого пути Андрей Карпов познакомился с ходившем по Древней Руси загадочным сочинением — «Словом о рахманах и предивном их житии». Рахманами автор называл брахманов, которые живут на Острове Блаженных за краем земли. «И на том острове никакие плоды не оскудевают во все времена года. Рахманы живут совершенно без стяжания, обитают нагие у реки и всегда восхваляют Бога. У них нет ни золота, ни вина, ни едения мяса, ни царя, ни купли, ни продажи, ни распрей, ни драк, ни зависти, ни воровства, ни разбоя. Они свободны от всяких болезней и тления». Та же райская страна подробно описана и в рукописи XIV века «Хождение Зосимы к Рахманам». В нем рассказывается, как к пустыннику Зосиме после 40-дневного поста явился ангел и указал путь к далекой земле Блаженных, отделенной от грешного мира глубокой, как бездна, рекой, в которой люди днем и ночью пребывают в чудесах и поэтому живут вечно. Андрей Карпов говорит, что оба текста убедили его, что Индия — старшая сестра России во многих отношениях — и в первую очередь духовном. И что если где и искать наши истоки, то, конечно, только там, за Гималаями.
Однажды, будучи в Париже, Карпов познакомился с французским славистом Даниэлем Фурнье, прекрасно говорившим по-русски. Речь зашла об Индии как о мифе, который возник еще в незапамятные времена. Карпов заметил, что в отличие от россиян европейские политики эпохи ренессанса руководствовались чисто меркантильным интересом. Им нужны были новые колонии как источники обогащения. И наоборот — история связей Руси и Индии поражает полным отсутствием материальной составляющей. И в качестве примера привел путешествие тверского купца Афанасия Никитина «за три моря», который не только не обогатился материально, но и вконец разорился, потратив последние сбережения на то, чтобы как можно основательнее приобщиться к специфической индийской духовности, в которой он нашел много общего с русским православием. В ответ профессор сказал, что и в Европе хватало своих мистиков и визионеров. И показал гостю строки Артюра Рембо, которые поэт оставил в своих черновиках. Пей, алкоголик, пей. Ищи в бирюзовых морях безденежья стерильную Индию. Ты — Васко да Гама. Пей, алкоголик, пей. Так что западные символисты тоже знали о существовании «внутренней Индии», расположенной в душе ищущего истины человека. И путь туда пролегал через познание самого себя путем погружения в свой персональный космос, а точнее — через преодоление плоти и выход из телесной оболочки. Образ «стерильной Индии», которая является пьющему мечтателю в алкогольных видениях, не что иное, как аллегория давней мечты европейских романтиков о некой конечной, но недосягаемой цели, к которой они стремятся в своих творческих исканиях. Цели туманной, а потому загадочной. Неуловимой, а потому еще более желанной. Под конец беседы профессор спросил Карпова: «Такое впечатление, что обитатели твоей реальности находятся в измененном состоянии сознания». «Ты прав, — объяснил художник. — Ведь они не совсем люди. Они — метафоры».
Конечно, Карпов не первый и не последний, кто взял на себя миссию быть связующим звеном между двумя традициями — посланником одной культуры в другой. Тем более, что художник не первый раз отправляется «за три моря» со своими картинами. И каждая поездка преследовала вполне определенную цель. Два года назад Карпов написал серию холстов, объясняющих его понимание индийской культуры. Образы и эпизоды, наполненные национальным колоритом и основанные на чисто индийских типажах и стереотипах, сложились в увлекательное фундаментальное повествование о том, как представляет любовь всей своей жизни человек, ни разу не видевший ее воочию. И тут нельзя не отметить, что индийский период в творчестве художника фактически точь-в-точь повторил ключевой поворот биографии Николая Рериха, вошедшего в историю в качестве главного посредника между двумя великими культурами.
Вначале Рерих был больше известен как художник, писавший исторические эпизоды из жизни Древней Руси. Но постепенно под влиянием господствовавших в его окружении настроений он начал создавать полотна, посвященные Индии, где никогда не был, но стремился туда всей душой. На рубеже 19-го и 20-го веков в среде русской интеллигенции вспыхнул небывалый интерес к буддизму и индуизму. В России стали возникать многочисленные сообщества теософов с ориентацией на индийские духовные практики. Поэты мучились вопросом, где можно купить билет в Индию Духа. Новые богоискатели апеллировали к древнему мифу о скрытой от посторонних глаз стране, расположенной где-то на Юго-Востоке — среди заснеженных горных вершин. Там, по словам очевидцев, постоянно звонят русские колокола. Идеологом поисков «русской Шамбалы» стал поэт Николай Клюев, написавший поэму «Белая Индия». В ней шла речь о расположенном в «Индиюшке богатой» таинственном Беловодье, где «нет власти, людьми поставленной, где свободен дух человеческий, где обретает волю и покой тот, кто войти туда достоин». К тому же художественная общественность с удивлением обнаружила, что композиции орнаментов и символики на тканях в Индии и на Русском Севере практически одинаковы. В то время многие русские староверы стали массово сниматься с насиженных мест и устремились на Восток в поисках некогда утерянного земного рая и «правильной» веры. Как писал современник, «для них красота Русской Избы и Индийской Пагоды были едины в своем гармоничном соитии».
Всеобщий ажиотаж вокруг Индии захватил даже тогдашнюю политическую элиту России. 1893 году принявший православие гималайский врач Жамсаран Бадмаев представил русскому императору Александру Третьему доклад, из которого следовало, что у России и Индии, как у родственных культур должна быть общая граница, чтобы «оба богоносных народа наконец стали соседями». В связи с чем он предлагал присоединить к Российской империи Тибет и Монголию — как территории, лежащие на пути в Индию. И уже в 1910—1914 годах Николай Второй разрабатывает план вхождения в Российскую империю Тибета — на правах автономии. Причем проект с радостью поддержал сам далай-лама. В те годы появилось много книг, рассказывающих о едином духовном истоке, из которого произошли русская и индийская культуры.
Сказанное имеет прямое отношение к творческой судьбе Андрея Карпова. Так получилось, что, создавая свои индийские фантазии, художник, в то время только мечтавший об Индии, повторил путь, проложенный его предшественниками — и в первую очередь Рерихом, которые, руководствуясь интуицией, подчас наощупь, наобум двигались на Восток в надежде получить желанное просветление, духовно обогатиться и пройти инициацию.
Рерих был очарован Клюевым. Сблизили их горячая любовь к древнерусской иконописи, духовные поиски «Града Невидимого» и желание восстановить давно распавшуюся и почти забытую связь между русским и индийским народами, доказать их извечную близость друг к другу. Настольной книгой обоих стало апокрифическое «Индийское Евангелие», в котором рассказывалось, что «четырнадцати лет молодой Иисус, благословенный Богом, переправился на другой берег Инда и поселился у арийцев, в благословенной Богом стране. Там белые жрецы Брамы научили Его читать и понимать Веды, исцелять молитвами, обучать и разъяснять народу Священное Писание, изгонять из тела человека злого духа и возвращать ему человеческий образ». Иисус учил в монастырях и на базарах — там, где собирался простой народ. Оттуда путь Его лежал в Персию и оттуда в страну Израиля.
Многие художники-новаторы тех лет попали под обаяние «индуистского пути», как назвал новую тенденцию Казимир Малевич. Достаточно посмотреть на его «Плащаницу», чтобы найти в ней тот исходящий изнутри «нетварный» Фаворский свет, которым озарены сюжеты Андрея Карпова с их нематериальными персонажами-символами.
Клюев так и не смог попасть в Индию. Он пребывал на благословенной земле только душой. Рерих же переселился туда телесно и окончил свои дни в долине Кулу, откуда раздавался его призыв: «Во имя мира всего мира, во имя мира для всех, во имя взаимного понимания радостно произнесем священное слово Шамбала». «Шамбала» в переводе на русский означает «Белый остров». В «Махабхарате» так называется страна вечного блаженства.
Увиденное и прочувствованное во время поездки в Индии сыграло поворотную роль в творческой биографии Карпова. Он был настолько переполнен впечатлениями, что решил отблагодарить гостеприимных хозяев новой серией картин. Художник выбрал непростую задачу — показать и подарить индийскому народу Россию, но так, чтобы они поняли, что ее изобразил человек, надышавшийся воздухом Индии и оставивший в их стране огромную часть своей души. Авторский эксперимент проще представить в виде аллегории — как если бы Николай Рерих, став махатмой, вернулся на родину, погрузился в атмосферу России, увидел бы ее уже другими — преображенными глазами и рассказал о ней на языке, которому он научился за годы, проведенные в Гималаях.
Карпов идет от русской иконописи, изображая своих персонажей прежде всего в их духовном измерении. Если вглядеться, то становится ясно, что люди на его картинах медитируют – они одновременно и сосредоточены, и отрешены. То, что происходит вокруг, воспринимается всего лишь как игра воображения – слишком все зыбко, эфемерно и хаотично. В сущности, мы наблюдаем некую невесомость – левитацию всего и вся, когда объекты находятся между двумя мирами. Они еще видимы, но уже не материальны, поскольку их ничто не связывает с земной реальностью. Конечно, человек как биологическое и социальное существо для Карпова не слишком интересен. Ученые давно изучили механизм функционирования наших телесных оболочек – смертных, а потому иллюзорных. А то, что обречено, временно, преходяще, вряд ли достойно быть объектом исследования серьезного художника. Поэтому Карпов и обращается к метафизической стороне реальности как к истинной и вечной стихии, к которой стремится душа человека в предвкушении освобождения. Чисто индуистское отношение к «смыслу жизни», не правда ли? А если учесть, что тема Карпова – Россия, которую непременно нужно найти и заново открыть на ее прародине – в Индии (как известно, санскрит и древнеславянский язык совпадают на 60%), то круг замкнулся, и все достигли конечной цели – нирваны.
Посмотрите на русский космос в интерпретации Карпова. По сути мы оказались в самом настоящем раю, где нет никаких проблем и все пребывает в состоянии абсолютного блаженства. Если что-то и происходит, то просто потому, чтобы оставшиеся на земле знали свое место и могли различить в бездонности бессмертия знакомые очертания. Дескать, все там будем, но надежда умирает последней. Как на иконах, где обратная перспектива тоже стирает грань между грубым и тонким мирами, открывая порталы в жизнь вечную. Беззаботность, безмятежность, умиротворенность. Покой, тишина, безмолвие – даже оркестры играют совершенно беззвучно. Перед нами пространство стерильных духовных сущностей – сферы надкосмической, божественной, трансцендентной, а потому необъяснимой. Что остается нам, грешным, стоящим у порога в ожидании развязки и воспринимающим увиденное как немой, но с оттенком неповторимой карповской иронии упрек с той стороны. «Как, вы еще там? А мы уже здесь. Ну-ну».
– Есть вещи, которые трудно или даже невозможно объяснить средствами философии, – считает Андрей Карпов. – И тогда на помощь приходит искусство. Ведь образ более многогранен, чем идея. Через образ проще выразить то, о чем нельзя рассказать словами. Поэтому живопись обладает неограниченными возможностями для дешифровки скрытых символов, кодов или матриц человеческого существования. Можно сколько угодно предполагать, что имел в виду автор Откровения, рассказавший о новом небе и новой земле, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, все равно – пока не увидишь хотя бы на картинке – не поймешь.
Замысел Андрея Карпова осуществился. Он знает, где сегодня продаются билеты в Индию Духа, и сошел на индийскую землю как человек 21-го века – с трапа самолета, привезя с собой свою Россию, которую теперь предстоит испытать на прочность с помощью Веданты. Индийские интеллектуалы считают Веданту мерилом всего – как сущего, так и находящегося в потенции. Пожалуй, в мире пока не написано ничего более мощного и мудрого. Веданта запредельна по сложности, но по сути проста. Наше незнание делает нас пленниками иллюзий, химер и миражей. И наоборот – знание освобождает нас от всего лишнего и суетного, выводя на дорогу, ведущую к Брахману – единственной реальности духовного космоса. Не станем заморачиваться лукавым вопросом, знакомы ли персонажи Карпова с Ведантой. Потому что с первого взгляда очевидно, что с ними все в полном порядке, поскольку они в любом случае находятся под несокрушимым покровом Абсолюта.
Игорь Ильич Дудинский — советский и российский журналист, писатель, арт-критик. Один из создателей газеты «Мегаполис экспресс». Издатель литературно-художественного альманаха «Мулета» и газеты «Вечерний звон». Член Международного художественного фонда.
